Федченко Елена

Отрывок из повести

Ева стояла, уткнув тощую мордашку между холодными прутьями решетки. Люди проходили мимо. Они взглядывали на нее с какой-то точно обязательной жалостью и проносились дальше.

Она знала, как выглядит в казенном пальто и берете ребенок, словно пристывший в тоске к забору. Иногда кто-нибудь из них оборачивался. Она чувствовала на себе взгляд, но никогда на него не отвечала, продолжая равнодушно смотреть перед собой.

Ощущение собственного убожества и неполноценности оставило ее давно. Было время, когда в ответ на сочувствие ей нечем было прикрыть стыд за свою обреченность. Заботящихся и одержимых жалостью она ненавидела.

Лица, мелькавшие перед ней, наверное, очень разные, сливались в одно. Порой она чувствовала, что ей необходимо исчезнуть, спрятаться от него, от них, от всех тех, кого так странно волнует ее одиночество. Но чаще она превращалась в старушку. Ева давно хотела состариться.

Для всех них она была - маленький сквознячок, пронзительно рвущийся в недоступное, трепетно оберегаемое тепло. Чуть соприкоснувшись, они тотчас отдергивали руки, притворно ежась, запирали двери. Впустив на мгновенье ее в свою жизнь, они стремительно пугались заразы, простуды, чего-то еще, могущего расстроить их и без того не очень крепкое здоровье. Раньше она еще верила им. Обещания рождали в ней надежду, улыбки - радость, ожидание нового. Но радость не была настоящей, она существовала сама по себе, ей сообщали о ней, как об имеющем место факте - пришло счастье, пользуйся, наслаждайся. Она наслаждалась, в меру, чувствуя за своей спиной ровный взгляд надзирателя. И все оставалось по-старому.

Когда она поняла наконец, что измениться ничто уже не сможет, жить стало намного проще. Как-то сразу исчезло из сердца это вечное ожидание. Оно совсем немного покрутилось еще в голове, а потом ушло и оттуда, не оставив после себя никаких следов, кроме разве что лунного томления, возникающего в груди ее не часто, в ночи, когда на зеленое небо всходила темная, цвета закатного солнца луна. Она выбиралась из-под одеяла. Почему-то оказывалось, что Стас, мальчик из соседней палаты, тоже не может уснуть в такие часы. Вместе они взбирались на подоконник в коридоре и долго, молча смотрели в темный сад, где в куче мусора за старой верандой ветер тормошит лохматое чудовище, неизвестно кем бывшее при жизни. Ева не раз вытаскивала его из груды тряпья и грязных бумаг, прятала в кустах, но дворник выметал его оттуда, возвращал на прежнее место, и зверь снова печально венчал собой древнюю свалку.

Когда ей стало ясно, что мир для нее закрыт и ключи от счастливой дверцы в никуда потеряны навек, Ева полюбила в себе мысль, что и она тоже накрепко заперта от света.

Сначала идея эта была слаба и не имела над ней настоящей власти, но спустя очень короткий срок она стала ее забралом. В какой-то мере это было воплощение давней, совсем еще детской ее мечты о старости. По большому счету ее теперешнее положение было куда надежнее того прежнего, измышляемого из обид и оскорблений.

Ей нравилось теперь наблюдать за людьми. Добрых среди них не было, но попадались иногда спокойные. Не такие, конечно, как она, но гораздо менее запутанные, чем остальные. Ей нравилось разглядывать их, провожать глазами, заставляя смущаться, спотыкаться, как-то смешно и странно пожимать плечами. Нравилось, что они боятся и не понимают ее. При этом Ева не была любопытна, ничто, кроме внешности их, ее не интересовало. Она никогда не слушала разговоров, которые велись о ней между ними. Когда они открывали рот, она начинала рассказывать про себя какую-нибудь длинную историю.

Она знала - теперь они говорили про нее «странная девочка», и это было намного лучше, чем "бедный ребенок".

У нее были голубые глаза, но часто ей казалось, что они изменяют свой цвет. Она была уверена, что когда ходит, сидит во дворе, идет в столовую, то смотрит на все глазами такими же черными, как у Самвела. Это было совсем не страшно, только ощущение такое, будто смотришь на мир сквозь выкрашенную в серый цвет марлю, мокрую и накрепко прилипшую к глазам, и все ждешь, когда она высохнет и можно будет ее отодрать и выбросить.

Ева отвернулась от решетки, посмотрела в сад, там было сумеречно и пусто. Она пересекла площадку, взявшись за ручку, оглянулась еще раз назад. Уходить в дом не хотелось - Ирина, должно быть, уже поджидает ее у двери в свой кабинет; ей никак не давало покоя свободное времяпрепровождение подопечной.

Всего лишь несколько лет назад их отношения были ненавязчиво просты и понятны - она тихо ходила в школу и на прогулки с мальчиком по имени Саша. Однажды Ева, забыв про своего друга, ушла с уроков и пропадала целый день в городе. Она забрела в парк, сидела в тени на скамейке, собирала опавшие листья, негромко пела. Вечером на вокзале, часов около одиннадцати, ее приметил милиционер, и очень скоро она вернулась обратно. Саша не подошел к ней на следующее утро, а через месяц у него появилась другая девочка. С ним не было ни весело, ни интересно, но она привыкла к нему, и поэтому дни, которые потянулись за их разлукой, казались ей несчастными и пустыми. Но потом она как-то забыла его.

Ева не лукавила с собой, не притворялась равнодушной, просто ей вдруг стало неплохо жить одной. Она часто стала уходить из дома, возвращалась поздно, но никогда не пропадала на ночь. Это смущало ее наставников и настораживало приятелей.

Первые не могли смириться с тем, что наказание ее должно ограничиваться лишь увещеваниями и трудными разговорами. Она выслушивала все, что они, дрожа от волнения, имели ей сообщить, говорила "спокойной ночи" и уходила в палату. Друзьям нелегко было понять, почему человек, который при желании может навсегда расстаться с их чудным общим домом, этого желания не имеет и совершенно противоестественным образом, каждую ночь приходит и ложится в постель, в которой он пролежал уже три года и дорожить которой не стал бы ни один нормальный человек их круга.

Но ей здесь было лучше, чем другим. Она не стала бы противиться, если бы ее осторожно, без суеты, посадили в машину и увезли отсюда на берег большой реки или даже моря, без лишних треволнений поселили у себя какие-нибудь люди, ей было безразлично какие.

Боялась она неизвестности, скитаний, а больше всего - возвращения. Ни побоев даже, а просто дороги сюда, обратно... Страх переживания этих, несбывшихся покуда, минут был настолько живым, что сердце ее сжималось всякий раз, когда вечером приходилось возвращаться в этот дом. Она даже рада была, что вот и на этот раз явилась сама, без провожатых, по собственной воле.

Опубликовано в 1994 году

Форма художественной речи: проза

Тематика произведения: одиночество